Иван СтепИван Мартынушкин: Спецкомитет был похож на Генеральный штабанович Мартынушкин – человек легендарный. Прошел войну, командовал пулеметной ротой, был дважды ранен, в числе первых советских воинов освобождал Освенцим, Победу встретил в госпитале в Чехии. Затем демобилизация и работал в Первом главном управлении Спецкомитета при Совмине СССР. «Парень из простой семьи, отец – сапожник, мама – разнорабочая» служил в руководстве ПГУ секретарем первых лиц, окончил МИФИ и 1-й Московский пединстиут иностранных языков, объездил много стран с передвижной выставкой «Атом для мира», работал в Госстандарте и СЭВе. Неоднократно принимал участие в праздновании Великой Победы на Красной площади – на парадах ему отводили место возле Президента России, с ним же он ездил на юбилей освобождения Освенцима в Польше. В свои 101 год Иван Степанович полон сил, шутит, помнит до мельчайших подробностей войну и свою работу в атомной отрасли, ведет активную ветеранскую работу – выступает в школах и музеях. О его военном пути можно найти много материалов, а вот о работе в Спецкомитете Иван Степанович впервые рассказал так подробно. Его воспоминания драгоценны, пресс-служба НИЯУ МИФИ публикует полный текст интервью.
Иван Степанович Мартынушкин
- Иван Степанович, в этом году атомная отрасль отмечает 80-летие. В августе такой же юбилей будет отмечаться и со дня создания Спецкомитета по использованию атомной энергии, в руководстве которого вам довелось работать. Расскажите, пожалуйста, как вы попали в Первое главное управление Спецкомитета?
- В 1946 году я демобилизовался, приехал в Москву, и встал вопрос – куда устроиться на работу – у меня ведь не было законченного среднего образования (школу я окончил позже экстренном). Меня оставляли в армии, предлагали повышение, но я уже был нацелен на гражданскую жизнь. Мама моей одноклассницы работал в ПГУ у одного начальника секретарем, она меня порекомендовала там и я начал свою работу в ПГУ в небольшой строительной конторе в должности экспедитора – ездил по разным заводам и предприятиям и завозил оборудование в наши физические и химические институты близ Ленинского проспекта. А контора наша находилась недалеко, кстати, от МИФИ, тоже на улице Кирова.
С однополчанами. И.С. Мартынушкин – второй слева в первом ряду
«С войной покончили мы счеты…» И.С. Мартынушкин – справа
- А как вы попали к Михаилу Георгиевичу Первухину?
- Таких контор строительных было много, они все были объединены в один трест, у которого была общая профсоюзная организация с Первым главным управлением (чем занимались в ПГУ, я тогда только еще догадывался). Однажды я выступил на каком-то профсоюзном собрании, на меня обратили внимание. И потом пригласили организовать строительство пионерского лагеря для детей сотрудников ПГУ, назначили замдиректора лагеря по хозяйственной части. Там работали бригада наших строителей и пленные немцы – им поручали черновые работы.
Линейка в пионерском лагере «Ленино» – открытие смены
В 1947 году лагерь был построен за три месяца, буквально с нуля, я получил благодарность от руководства, лагерь и сегодня тепло вспоминают многие сотрудники отрасли. А мне тогда надо было опять думать о своем трудоустройстве. В этот момент к нам в ПГУ назначили Первухина, который был министром химической промышленности – в ПГУ он стал заместителем Бориса Львовича Ванникова и занимался объектом в Свердловске. Первухину требовался секретарь, порекомендовали меня. Надо сказать, что начальники такого ранга тогда брали себе в помощники в основном ребят – работа эта была нервная, они могли и горячиться, «выражаться», а при женщинах это было неудобно.
Запись в трудовой книжке о начале работы в «Главстрое СССР» – так в целях секретности именовался в открытых документах Спецкомитет
- В чем заключались ваши обязанности?
- Во-первых, звонки от министров, от ученых, из Кремля – надо было обеспечить нормальную работу, чтобы все смогли поговорить с Первухиным вовремя. Потом я стал работать уже у Ванникова. Но на самом деле мы работали секретарями у всех: Ванников уезжает в командировку – его заменяет Первухин, уезжают они оба – остается Завенягин. В командировке я за ними не ездил, нас, дежурных секретарей, было четверо, один из них, Василий Федосеев, ездил с ними, очень хозяйственный мужик был. Первухин знал, что я еще и учусь, может быть, поэтому меня не дергали. Приходили мы на службу к 11 часам утра и дежурили сутки через двое.
Поступая на работу, я подписал массу обязательств по секретности, но чем занимались в ПГУ, я долго не знал. В народе, правда, догадывались, о чем свидетельствует такой забавный случай. Одновременно с этой работой я поступил в вечернюю школу, чтобы закончить среднее образование. Школа находилась в Харитоньевском переулке, недалеко от улицы Кирова. Как-то я выхожу с работы, а мимо идут наши ученики и один из ребят спрашивает: «Иван, ты тут работаешь?» «Да», говорю. «Да тут же немцы делают атомную бомбу!» Какие немцы?! Где? Во дворе, что ли?.. Но информация, конечно, отложилась у меня в голове.
- Расскажите, пожалуйста, о Борисе Львовиче Ванникове. Когда говорят об атомном проекте, упоминают Берию и Курчатова, а о Ванникове же вспоминают редко, он во многом недооцененная личность.
- Да, я, кстати, собираюсь выступить именно на эту тему. Ванникова и других первых лиц Спецкомитета почти не знают, а это огромные величины, на их плечах лежала колоссальная нагрузка и ответственность! Вот Борис Львович Ванников – у него была сложная судьба. В должности наркома боеприпасов он был арестован перед самой войной. Просидел два месяца в тюрьме, а затем его личным распоряжением Сталина выпустили и назначили заместителем наркома вооружения…
Борис Львович Ванников. Середина 1940-х гг.
При приеме на работу он со мной познакомился, мы немного поговорили, довольно спокойно и по-деловому, он сказал, что все обязанности мне объяснит начальник секретариата. А вообще Ванников был человек горячий, мог выражаться очень жестко. Во многом это было из-за его гипертонии – мне не раз приходилось вызывать ему скорую помощь, ему ставили пиявки и он приходил в себя. Каждое утро о здоровье Ванникова по телефону справлялась его супруга, Ревекка Львовна. Он всегда с утра просил «стакан простоквашки и яичко, только Ревекке Львовне не говорите про яичко» – наверно, при его заболеваниях это было нельзя. Личных разговоров мы никогда не вели, только служебные. Как-то раз он плохо себя чувствовал, решил отдохнуть, и не поехал на совещание к Берии. И когда от Берии позвонили, я сказал, что Борис Львович еще не приезжал. А Борис Львович в это время, оказывается, сам позвонил другому помощнику Берии, не тому, с кем я разговаривал. Потом тот, с кем я разговаривал, Клочков, устроил мне разгром: «Вы меня обманули! Вы что, работать там не хотите?!». Я рассказал начальнику секретариату всё, тот Ванникову, который очень разозлился на Клочкова и позвонил первому помощнику Берии: «Он что у меня тут командовать будет?!» Разбушевался, бросил трубку. Он иногда бывал очень резок.
- Есть такое представление о том времени, что всё держалось на страхе тогда… Как вам работалось?
- Конечно, в 1990-е годы особенно, написали много неправды о том времени. Естественно, секретность налагала определенные ограничения, у нас не было принято, скажем, интересоваться, что делается в соседней комнате. Мы не должны были появляться в ресторанах, в разных людных местах, особенно, где было много иностранцев. Но мы воспринимали это нормально. Что все боялись и ждали стука в дверь ночью – это чушь.
С товарищами по работе в агитбригаде перед выборами
- Вам приходилось видеть Берию?
- Был один такой случай. Его помощник позвонил Ванникову и затребовал какую-то справку, а в это время не было свободных фельдегерей (военных курьеров – ред.) и Ванников попросил меня отвезти эту справку Берии: «Поезжайте на моей машине, пропуск вам закажут, передайте запечатанный конверт помощнику Берии – Махнёву». Когда я передавал пакет в приемной, как раз вышел Берия, посмотрел на меня и спрашивает помощника: «Кто? Откуда?» Помощник объяснил. «Ладно. Я к хозяину иду», – сказал Берия, кабинет Сталина был рядом. Так что видел я его только один раз. А по телефону он часто звонил. У него был сильный акцент: «Хдэ Ванныков?» – он всегда спрашивал. Отвечаю, что он там-то, найти его? «Нэ надо».
- Вы помните день, когда стало известно об аресте Берии?
- В тот момент главком управлял Завенягин, и в этот вечер он находился на объекте. Поскольку мы работали сутки через двое, то иногда, когда всё было тихо и спокойно, могли подремать на диване. В тот день Завенягин позвонил и говорит: «Не спи, могут быть важные события!» А когда приехал, велел снять портрет Берии. Приходили к нам и «гости» после этого из МГБ и правительства, одного я узнал – это был Максим Захарович Сабуров, он был, кажется, тогда зампред Госплана. Тогда стоял вопрос – проверить, не навредил ли Берия атомной отрасли? Это чушь, конечно, у него везде были свои уполномоченные, такая система контроля была серьезная. Сабуров не захотел у нас работать, поставили в результате руководителем Вячеслава Александровича Малышева, он раньше вел у нас в Спецкомитете секцию машиностроения в научно-техническом совете. Он был зампред Совмина тогда одновременно, очень энергичный человек.
Возвращаясь к аресту Берии. После этого пошли разные разговоры. Одни говорили, что поделом ему. С одной стороны, он жестокий человек, но с другой – я знаю, что он решал разные вопросы и по-доброму: помню, что он велел оставить на работе человека, которого пытались несправедливо уволить. А Игорь Васильевич Курчатов прямо говорил, что без Берии атомную проблему бы не решили.
Б.Л. Ванников и И.В. Курчатов, начало 1950-х гг.
Б.Л. Ванников и И.В. Курчатов – оба трижды Герои Социалистического труда. Уже созданы атомная и термоядерная бомбы. Середина 1950-х гг.
- Кого из ученых, работавших в атомном проекте, вам довелось видеть? Курчатова?
- Да, и всю команду: Юлия Борисовича Харитона, Якова Борисовича Зельдовича, Абрама Исааковича Алиханова, Льва Александровича Арцимовича, Исаака Константиновича Кикоина и других… Ну, например, Курчатов – он был совершенно не таким, как показали в наших сериалах, это отвратительные фильмы. Он был веселым человеком, в главке он вызывал у всех улыбку, особенно когда он шел по коридору, и, заходя то к одному начальнику, то к другому, напевал известную песенку: «Куда ни поеду, куда ни пойду, я к ней загляну на минутку». Курчатов был богатырского сложения, очень крепкий, с бородой. И вроде он такой веселый, но всегда чувствовалась в нем внутренняя собранность и серьезность.
Анатолий Петрович Александров был очень спокойный человек, такой немного увалень. Как известно, он был совершенно лысый, но надо лбом у него было немного вьющихся волос, поэтому Курчатов его прозвал «Курчавый». По телефону Игорь Васильевич всегда спрашивал так: «Товарищ Мартынушкин, у вас Курчавый там не появлялся?». «Сейчас я его найду», – отвечаю. У всех были прозвища: у Курчатова, конечно, «Борода», у Ванникова – «Бабай», у Завенягина Абрама Павловича – «Павлов», у Берии не было, а какие у остальных уже не вспомню. Это было нужно и для соблюдения секретности.
Юлий Борисович Харитон был невысокого роста, худощавый, почти моей комплекции, очень добрый человек. Когда его избрали в Верховный Совет СССР, к нему начали поступать письма от избирателей с разными просьбами. А так как после испытаний атомной бомбы все участники атомного проекта получили огромные премии, Харитон, не зная, что ответить на эти письма, особенно по квартирным и бытовым вопросам, просто высылал адресатам деньги из своих премий и гонораров.
Я.Б. Зельдович и Ю.Б. Харитон
Яков Борисович Зельдович был всегда очень деловитым, строгим, ловким человеком, такой «вещью в себе». Андрей Дмитриевич Сахаров обычно звонил по телефону, лично общаться не пришлось. Гинзбург и Ландау в нашем главке бывали редко.
Исаак Константинович Кикоин в обычном разговоре не очень хорошо выговаривал слова, но зато на лекциях, одну из которых я слушал в нашем институте, дикция у него была великолепная. Он увидел меня потом, спросил, как я сюда попал. Я объяснил, что учусь на вечернем, но, сегодня пришел в институт днем и, увидев, что он читает сейчас лекцию, решил его послушать.
Когда испытания бомбы уже состоялись, помещения нашего главка стали использовать для совещаний авиаконструкторов, которые разрабатывали средства доставки бомб. Весь цвет авиации я видел – Королева, Мясищева, Лавочкина, Яковлева, Сухого, Ильюшина, Туполева. Последний особенно запомнился, он всегда просил чая: «Я человек старый, я без чая работать не могу!» Часто бывали у нас маршалы Жуков и Василевский.
- Что такое был Спецкомитет – в нескольких словах можете сформулировать?
- Это был генеральный штаб, как в армии практически. Война кончилась, но угроза новой войны долго висела над страной. На нас замыкались все министерства, каждое из них имело какое-то обязательство перед нами – атомным проектом действительно занималась вся страна. Тут в одной книге телеведущего Владимира Соловьева я прочел, что большевики сначала уничтожили всех ученых, а затем занялись воровством научных знаний из-за рубежа, которые уже новые советские ученые присваивали. Это абсолютная неправда! Харитон и Зельдович просчитали цепную реакцию уже в 1939 году, уже многие заделы в нашей науке для атомного проекта были созданы. Наши ученые-физики активно продвигались в ядерной проблеме, многие из них были очень амбициозны, поэтому я всегда удивлялся, как Игорь Васильевич мог их удерживать в одной команде – он был огромным авторитетом для них. И для всех нас.
- Самое время спросить, как вы попали в МИФИ?
- Очень просто. Когда я закончил десятилетку, стал вопрос, где учиться дальше? Самым близким институтом – и по работе, и по месту жительства – я жил на площади Дзержинского (ныне Лубянка) – был МИФИ, да и я уже знал многих преподавателей, задействованных в атомном проекте. Правда, к вступительным экзаменам я опоздал, но директор МИФИ разрешил мне сдать экзамены отдельно по разным предметам, так как приемную комиссию он собрать уже не мог. Физику, химию, математику, английский я сдал очень хорошо, а преподавателя русского уже не было, и мне простили. Поступил я на факультет общей физики, потом увлекся электроникой. Закончил МИФИ я по направлению «автоматика и электроника». Специальность инженера-физика мы оправдывали полностью – изучали и сопромат, черчение, начертательную геометрию и другие. Все студенты на вечернем были в основном уже сотрудниками научных институтов, если у них возникали проблемы, скажем, по математике, они могли обратиться к своим коллегам на работе, а мне приходилось самому всё учить, бывало трудновато.
Диплом И.С. Мартынушкина, подписанный профессором МИФИ П.А. Черенковым
- Черенков был председателем выпускной госкомиссии, когда вы защищали диплом. А кто был научным руководителем у вас?
- Директор МИФИ Иван Иванович Новиков. Он помогал мне с аппаратурой для диплома… На защите диплома мне задали каверзный вопрос по электронике, связанный с какой-то лампой – нельзя ли ее исключить из схемы? Черенков вмешался и сказал, что вопрос не по делу, что ему важны мои графики, в своей работе я исследовал клистроны на стабильность. Видимо, он и был заказчиком темы диплома. Но за диплом я в итоге получил «четвёрку».
- Вы учились еще в старом здании МИФИ, на улице Кирова. Какой была тогда студенческая жизнь?
- Веселой, наша группа собиралась у меня дома по праздникам. В здании на Кировской некоторая его часть тогда принадлежала студии художников, и чтобы попасть в наш кабинет, надо было пройти мимо них, а там позировали обнаженные девушки… Когда кто-то опаздывал, преподаватель его всегда спрашивал: «Позёрш наблюдал, наверно?» Преподаватели в целом были очень доброжелательные, помогали нам.
- Закончив МИФИ в 1958 году, как планировали свою жизнь дальше?
- За год до окончания института я разговаривал с Игорем Васильевичем Курчатовым относительно своего будущего, можно ли перейти к нему. Он ответил в своей обычной манере: «Я – за! Поговори с Тоболиным» (это был его заместитель по хозчасти, полковник). Но вышло по-другому. Тут надо пояснить, что в мои обязанности в пору работы секретарем у Ванникова входило отбирать из сводок ТАСС полезную для нашего ведомства информацию. Нам привозили пачки ротапринтных распечаток из ТАСС – надо было отобрать всё, что касалось урана, свинца, графита, ртути, ядерной физики, научных публикаций и так далее. Ванников прочитывал и возвращал мне папку. Многие его замы тоже потом читали эти папки по ночам. Один из них, Василий Семенович Емельянов, ставший потом начальником главка в Госатоме, всегда их читал, и всегда расспрашивал меня как дела, как учеба. И как-то я ему сказал, что собираюсь перейти к Курчатову. Он мне ответил, что, во-первых, в моем возрасте (а мне уже было 33 года) придется конкурировать с двадцатилетними ребятами, только что закончившими дневные институты, а во-вторых, зарплата там будет гораздо ниже: здесь я получал 2000 рублей (в старых деньгах), а там я буду только на должности техника и лаборанта с зарплатой 700 рублей – так Игорь Васильевич проверял будущих сотрудников первые полгода… А у меня уже была семья, две дочки. Емельянова как раз назначили в Госатом, и он предложил мне перейти к нему в отдел управления информацией, который должен заниматься выставками, быть куратором выставки на ВДНХ.
И.С. Мартынушкин: «Выставка «Атом для мира» в Дании проходила в здании Городского Совета, в Ратуше – нам выделили первый этаж по инициативе бургомистра. Пришло очень много народа. Открывал выставку премьер-министр Дании».
- Как появилась идея демонстрировать достижения СССР в атомной области с помощью передвижных выставок?
- Я точно не знаю, но слышал, что в одном из отчетов послов в международный отдел ЦК КПСС упоминалось о такой выставке, организованной американцами. Было принято решение сделать передвижную выставку по мирному атому – для показа ее за рубежом. Я в то время курировал павильон «Атомная энергия» на ВДНХ, и эту работу тоже поручили мне. Первую выставку «Атом для мира» мы отвезли в Югославию. Гидами по выставке мы брали преподавателей вузов, в том числе из МИФИ тоже. Экспонаты там были такие: модель реактора атомной станции, модели исследовательских реакторов разного типа (водо-водяные и нейтронные), модель атомного ледокола «Ленин», кобальтовая пушка, множество стендов с фотографиями пациентов, где демонстрировались положительные результаты ядерной медицины, техника проверки сварочных швов на трубах в металлургии. Всё было сделано очень красочно, много фотографий, где были видны наши люди за работой. Мы старались показывать то, что интересовало простых людей во всем мире.
- Сколько стран вы посетили с этой выставкой?
- Сначала я поехал в Югославию (как раз после визита Хрущева туда, когда стали налаживаться отношения), меня послали посмотреть, как проводятся подобные выставки, на что обращают внимание посетители. Я доложил свои выводы, а потом уже стал куратором этих передвижных зарубежных выставок.
Открытие выставки «Атом для мира» в Италии. 1957 г.,
на втором фото И.С. Мартынушкин – первый справа, П. Тольятии – третий справа
.
Первая выставка, которой руководил я сам, была в Италии, в Риме, в 1957 году – там как раз проходил конгресс по ядерной физике и электронике. В этом зале конгрессов был представлен и американский раздел, там внимание привлекал небольшой макет спутника, пикавший на потолке. А мы как раз приехали после запуска настоящего советского спутника в октябре, и, конечно, после этого основное внимание было привлечено к нам. Надо сказать, что смотрели не только на наши экспонаты, но и на нас самих – что за люди такие советские? Приходило много старичков-белогвардейцев, приносили литературу антисоветского эмигрантского Народно-трудового союза, поддерживаемого ЦРУ, ласково так заговаривали с нами: «Русский народ ведь такой хороший, вот коммунисты только плохие». Я им говорю: «Вот я коммунист, я вам плохой?» – «Нет, ну что вы!». После закрытия выставки мы повытаскивали из разных углов их «макулатуру»… У нас была бригада итальянских рабочих в распоряжении, и в ней работало три брата: коммунист, социалист и третий – еще каких-то других убеждений. Они постоянно дискутировали между собой, как и лидер компартии Италии Пальмиро Тольятти с христианским демократом и мэром Рима Умберто Тупини, оба они пришли к нам выставку и все время спорили.
«После Италии был Афганистан, там была большая торгово-промышленная выставка, нашу экспозицию посетил король Мухаммед Захир-шах».
Вообще, выставка везде становилась не только культурным, но и общественно-политическим событием. О нас писали газеты. Например, в Лондоне, в 1968 году после событий в Чехословакии, прибежал какой-то провокатор и вылил посреди экспозиции едкую жидкость, наш рабочий-такелажник так саданул ему, что он через ступеньки перекатился и вышиб дверь. Полицейские были в восхищении. Ходили и демонстранты по улице перед павильоном с плакатами «Россия – тюрьма!» Но полицейские нас успокоили: «Нам дана команда вас оберегать». В принципе, везде посетители относились к нам с интересом и по-доброму. В Японии, где наша выставка была частью экспозиции большой международной торгово-промышленной выставки, типа ЭКСПО, незадолго до нашего приезда американскую часть выставки посетил госсекретарь США – японцы так протестовали против его присутствия, что ему пришлось спасаться на вертолете, он по веревочной лестнице на него поднимался. А потом приезжал туда Микоян – его принимали необыкновенно тепло, приветствовали его кортеж на улицах...
Выставок было несколько, одновременно они проходили в разных странах, я со своей экспозицией ездил еще в Грецию, в Швецию, в Индию, в Сирию или в Египет (уже не помню), должны были выставку и в Судан отвезти, но там случилась революция, всё отменилось. Около восьми лет я этим занимался.
- А ученые приходили?
- Нильс Бор приходил в Копенгагене, но общение мое с ним было недолгим, всего час, к сожалению – Бор хотел прийти еще раз, изучить экспонаты повнимательнее, но заболел. Я слышал, что какие-то консультации для нас он делал по первой бомбе, нелегально, естественно…
На выставке «Атом для мира» Иван Мартынушкин рассказывает Нильсу Бору
об устройстве реактора – макет для выставки изготовили в Курчатовском институте
Бор пригласил нас посетить его институт. Там в одной лаборатории нам рассказали забавный случай: ее сотрудников попросили проверить русских крабов, которые Советский Союз экспортировал во многие страны, на предмет радиоактивности, потому что были такие материалы в прессе, что они якобы заражены, так как их добывают в каких-то опасных местах. И вот этих ученых спросили: сколько вам надо крабов для проверки? Они не растерялись и сказали: коробки хватит (а в коробке 30 банок). Они по кусочку из двух банок отщипнули, замерили, ничего, конечно, не нашли. Остальное съели. Теперь, говорят, «думаем, как раскрутить их на вашу черную икру».
И.С. Мартынушкин: «Та выставка в Дании запомнилась еще и тем, что нас пригласил к себе домой знаменитый карикатурист Херлуф Бидструп, он подарил мне свою книгу с автографом. Выставку он, к сожалению, не смог посетить по состоянию здоровья, но очень хотел ее посмотреть и даже «нарисовать что-нибудь на вашу тему».
- После работы в Госатоме вы перешли в Госстандарт.
- Да, в 1963 году, там как раз разворачивались работы по измерению ионизирующего излучения, создавались эталоны. В должности начальника отдела я там курировал развитие этих работ. А затем перешел в СЭВ (Совет экономической взаимопомощи стран соцлагеря – ред.), где уже был отдел стандартизации документации, а на его основе там организовали отдел стандартизации по метрологии – вот в нем я проработал почти 20 лет в должности эксперта. Но павильон «Атомная энергия» всегда оставался в поле зрения, я занимался различными расчетами для них, проверкой приборов для экспозиции, консультациями.
Пропуск в первый павильон «Атомная энергия» на ВДНХ, удостоверение консультанта
- Вы успели побывать в новом павильоне «Атом» на ВДНХ?
- Всей семьей побывали: дочка, внучка, правнучка и я. Красота и сила, он соответствует величию нашей страны! Наш старый павильон уже не вмещал все достижения в атомной отрасли. А в новом просторно и все так правдоподобно сделано, что я просто увидел свой кабинет практически там – стол с зеленым сукном, стул, дверь в кабинет Ванникова, телефоны, лампа, телевизор. Я им там целую экскурсию провел, так что экскурсовод даже сказал, что он за этот час узнал столько, сколько за все время работы в павильоне.
- В современном МИФИ вы бывали – на Каширском шоссе?
- Нет, но мне очень хотелось бы.
- Пожелайте, пожалуйста, что-нибудь сегодняшним студентам ядерного университета.
- Успешного окончания и найти работу своей мечты. Все-таки в этот вуз идут ребята, которым физика не чужда, идут не ради «корочки». Значит, им эта наука интересна, желаю им двигаться с успехом по этой траектории! Мне в свое время предлагали защищаться, но это не поощрялось, а даже каралось тогда, если сотрудники аппарата делали свои диссертации в научных институтах.
- Конечно, мы не можем не спросить о войне, и об освобождении Освенцима. Вы не раз раньше участвовали в торжествах в Польше и у нас в стране, причем вместе с Президентом России. Ваше фото с Владимиром Путиным на последнем параде 9 мая этого года облетело СМИ.
- Я вот, к сожалению, не успел на параде рассказать Путину, какие спекуляции сейчас идут вокруг Освенцима, что его якобы освобождали американцы – теперь так поляки говорят.
С Владимиром Путиным на 60-летии освобождения Освенцима: в Польше и на борту президентского самолета
Когда я был в Польше на съемках документального фильма «Краков. Взрыва не будет», то администратор гостиницы, где наша группа остановилась, уверяла нас, что и Краков освободили американцы. Режиссер нашего фильма предложила ей 200 евро, если она найдет хоть одно доказательство этого. Когда мы вернулись со съемок вечером, она с большим удивлением признала, что неправа. Я ей говорю: «У вас тут за бульваром кладбище – посмотрите, чьи там фамилии? Русские. Мы 600 тысяч человек положили за освобождение Польши…» Но теперь это не хотят помнить. У меня как-то взяли интервью для немецкого журнала «Шпигель» на ту же тему, но долго его почему-то не публиковали. Журналист мне потом рассказал, что редактор поставил ему условие: интервью может выйти только при условии, что он найдет американца, который тоже освобождал какой-нибудь концлагерь. Он нашел американца, который освобождал Дахау. Интервью вышло.
- Спасибо, дорогой Иван Степанович! Низкий поклон за всё и ждем вас в МИФИ!
Материал подготовила Ксения Ерохина, пресс-служба НИЯУ МИФИ
